«Необходимо серьёзное исследование потребностей в конкретных специалистах для российской экономики»

Интервью с ректором Финансового университета Михаилом Эскиндаровым.

— Разрешите начать с философского вопроса: какие университеты нужны России, а какие не очень нужны? Звучит по-детски, а ответить, наверное, сложно.

— Да. Я люблю философские вопросы и с огромным удовольствием читаю философские книги, в том числе — китайские. Есть известная цитата: «Пусть цветут все цветы». Должны быть разные университеты.

Я полностью поддерживаю идею развития региональных университетов. В течение последних 15 лет регулярно говорю, что система высшего образования России не может развиваться только в Москве, Томске, Санкт-Петербурге и ещё в двух-трёх местах. Нам нужно поднимать региональные вузы, и профильные вузы должны быть привязаны к месту. Никого не хочу обижать, но то, что в Москве находятся институты нефти, сельского хозяйства, ветеринарии — это не совсем правильно. Многие региональные вузы сегодня не готовят экономистов — это тоже очень плохо. Выпускник МГУ, Высшей школы экономики, нашего университета не поедет работать экономистом на сельскохозяйственное производство в маленький город. А экономисты и юристы там нужны.

— Как вы считаете, в последние годы сокращается разрыв между университетским и школьным образованием? Мы приближаем друг к другу эти два вида образования или разрыв по-прежнему остаётся значительным?

— Я думаю, разрыв остаётся значительным. Не всё, что даётся в школе, может пригодиться в вузе, и не все требования вуза выполняются школой. Например, математическая подготовка стала значительно хуже. Общие, фундаментальные, знания ещё остаются слабыми. Не стану говорить об опыте тех времён, когда учились мы, но, к счастью, наше образование было более глубоким с точки зрения понимания проблем, сути. Сейчас школьники считают, что многие предметы не нужно учить, всё необходимое можно найти в интернете. Но это кнопочные знания — сегодня он знает, а завтра знать не будет. Когда мы ставим перед вчерашним школьником большие задачи, обсуждаем глубинные проблемы, он испытывает серьёзные затруднения.

— Ваш университет пытается воздействовать на школу, чтобы изменить эту систему? Мне известны многие программы формата школа-университет..

— Да, мы пытаемся. Два года назад открыли лицей, который уже хорошо себя зарекомендовал. Конкурс туда огромный. Мы поддерживаем связь со многими подшефными школами, которых насчитывается более ста. Но нужна общая политика, направленная на преподавателя (в первую очередь, поскольку он — источник изменений) и на школьников. Я встречаюсь с первокурсниками, иногда задаю элементарные вопросы по истории, по языкознанию — у них очень смутное представление. К сожалению, очень плохо знают историю. Несколько лет назад я выступал на совете ректоров в присутствии министра и говорил, что нам нужно заменить обществознание историей, поскольку молодые люди очень плохо представляют себе процессы, которые происходили и происходят в обществе. Здесь присутствует известный историк, он скажет: «Кто не знает историю, тот не знает своё будущее».

— Полностью согласен. Но при этом по статистике у абитуриентов растёт балл ЕГЭ.

— Да, это правда. В нынешнем году выросли результаты по математике, по обществознанию, по русскому языку. Улучшились ли знания? Есть некоторые сомнения.

— Когда вводился ЕГЭ, главным был такой аргумент: коррупционная система не позволяет талантливой молодежи из глубинки поступить в хорошие вузы, тем самым мы дискриминируем часть молодых граждан. Введём ЕГЭ — дискриминация прекратится. Это произошло?

— Единый государственный экзамен помог вузам — с них сняли подозрение в коррупции. Это очень хорошее достижение ЕГЭ. Второе достижение состоит в том, что молодым талантливым ребятам стало значительно легче поступить в ведущие вузы. В Финансовом университете, в МГИМО, в МГУ, даже в Высшей школе экономики сегодня больше иногородних студентов, чем москвичей. У нас, например, москвичи составляют около 40%, остальные — иногородние. До ЕГЭ их было значительно меньше. У нас сегодня соотношение, как я сказал, 40:60, а раньше было примерно 70:30.

А вот качество школьного образования — это, конечно, совсем другой вопрос. Я не скрываю, неоднократно об этом говорил и могу ещё раз подтвердить, что ЕГЭ фактически погубил образование в старших классах средней школы. К девятому классу школьники определяются с направлением своей дальнейшей учёбы, предварительно выбирают вузы и знают, какие экзамены сдают. Ребята изучают исключительно три необходимые дисциплины. Мы с вами глубоко изучали все предметы и сдавали значительно больше выпускных экзаменов. Сейчас они сдают три или четыре предмета на ЕГЭ и счастливы. К сожалению, поступающий к нам абитуриент совершенно не знает историю, ботанику, физику, другие дисциплины, которые формировали бы его как человека — не только знающего математику, русский и иностранный язык, но и разбирающегося в глобальных проблемах Земли, жизни и т. п.

— Получается, что ЕГЭ привёл к тому, что, во-первых, в школе стало меньше возможностей для развития самостоятельного мышления, во-вторых, обучение превратилось в натаскивание, в-третьих, исчезла мотивация к развитию кругозора.

— Да, полностью согласен. Именно это я и имел в виду.

— На этом фоне такое благо, как разрушение коррупционной схемы, представляется лечением, которое хуже болезни.

— Коррупционная схема ушла из вузов. А какой вред нанёс ЕГЭ — ещё предстоит определить.

— Мы с вами беседовали семь лет назад, и вы сказали, что западный профессор к нам не поедет, поскольку у нас другие условия обучения, другая нагрузка. Как, на ваш взгляд, изменилась ситуация сейчас? Насколько она приблизилась к привычкам западных профессоров? Стали ли наши условия более приемлемыми для них?

— Западного профессора может привлечь, в первую очередь, хорошая зарплата и социальные условия, которые мы ему здесь создаём. Что касается нагрузки, то, к сожалению, она осталась прежней. Скажу больше, за это время она стала больше по соотношению профессор-студент. Если в ведущих вузах этот показатель составлял 1:4–1:5, то некоторое время назад под давлением бывшего руководителя министерства науки и высшего образования и, возможно, министерства финансов, соотношение довели до 1:12. Это означает, что продолжается ухудшение, в том числе — ухудшение работы преподавателя, поскольку увеличивается аудиторная нагрузка.

Я, как и семь лет назад, продолжаю завидовать западному профессору, потому что его нагрузка составляет максимум 200 часов в год — при наших 600–700 часах. У западного профессора есть свобода выбора исследований. Ему выделяются дополнительные фонды, средства на исследования. У него есть обязательное посещение крупных международных конференций, чего у нас пока, к сожалению, нет. Но мы стараемся находить резервы — не бюджетные, а собственные, для того чтобы профессора принимали более активно участие в международных конференциях.

Проблема не только в финансировании. Напомню, что в западных и в китайских университетах нагрузка студента составляет от 8 до 12 часов в неделю. У них нет такой нагрузки, как у нас: для студентов младших курсов — в среднем 27 часов в неделю, для старших курсов — 21–24 часа. Отсюда — общая нагрузка преподавателей.

Можем ли мы обеспечить, как предлагают многие коллеги, индивидуальную образовательную траекторию каждого студента? Я глубоко сомневаюсь. При шести часах занятий у студента в день это сделать невозможно. Можем ли мы полностью перенять западную систему образования, где нагрузка составляет 8–12 часов в неделю? Тоже сомневаюсь. Поэтому нам нужно взять оттуда положительный опыт и развивать своё образование. Часть дисциплин следует перевести на дистанционное обучение, часть — полностью на самостоятельное обучение студентов под руководством преподавателей или без него. Но, в любом случае, нам нужно искать способы снижения аудиторной нагрузки как на преподавателя, так и на студента.

— По каким причинам в России нельзя сократить количество часов на студента?

— Причина традиционная. Мы привыкли передавать студентам знания напрямую. В школе не учат работать самостоятельно. Если бы учили, давали школьникам больше свободы, и они приходили подготовленными к самостоятельному освоению отдельных дисциплин, это было бы возможно. Но такой традиции у нас нет. Поэтому, прежде чем мы в вузах начнём развивать самостоятельную работу в большем объёме, чем сейчас, нужно, чтобы к этому был готов абитуриент, будущий первокурсник. К сожалению, у нас нет развитой системы самостоятельного освоения материала. Самостоятельная работа студентов зачастую сводится к вольнице. Если говорят, что тот или иной предмет нужно освоить самостоятельно, наш студент начинает заниматься этим за несколько дней до экзамена. Нужна традиция, которая формируется в школе.

— Если говорить об иногородних студентах, модель западных, — особенно американских, — вузов предполагает наличие кампуса, который их объединяет, даёт возможность получать дополнительные сервисы — библиотеки, объекты культуры и спорта. В Москве это сделать практически невозможно. Не оказываются ли иногородние студенты в невыгодном положении?

— Такая проблема существует. На Западе, в том числе в Америке, обычно создаются университетские городки. Очень активно в этом направлении работает Китай, где замечательные городки. Несколько лет назад я побывал в огромном студенческом городе, где ректором работал наш выпускник. Впечатляет. С правой стороны учебные корпуса, с левой — квартиры преподавателей и общежития. В конце — библиотека, за ней — огромный стадион. Кстати, на этом стадионе даже проходили некоторые отборочные игры Олимпиады в Пекине. К этому нужно стремиться.

Я думаю, в перспективе, — конечно, не ближайшей, — многие вузы должны переехать в другие регионы, где для них предстоит построить огромные комплексы. Некоторое время назад я предложил руководителю Правительства создавать не только федеральные университеты на окраинах России, но и отраслевые федеральные университеты, например, федеральный сельскохозяйственный университет. И не в Москве, а в Ростове, в Краснодаре или Воронеже, где есть сельскохозяйственные академии. Он спросил: «Как мы найдём деньги, чтобы построить такой огромный комплекс и привлечь в университет профессоров?». Я, не подумав о возможных последствиях, сказал: «Продайте земли в центре города, где находятся эти университеты сегодня». Легко построить в Воронеже огромный федеральный сельскохозяйственный университет, где можно на земле развивать сельскохозяйственную науку, исследования. Я предлагал также создать федеральный финансовый университет (для этого много земли не требуется). Идея не была принята.

Я завидую университетским кампусам, о которых вы говорите, поскольку именно там развиваются молодые люди — там и спорт, и дома культуры, и роскошное жильё, и учебные корпуса. Не приходится тратить время на дорогу из общежития в университет. Одно из наших общежитий находится в часе езды отсюда, второе — на улице Мурановской (более часа езды). Когда студент тратит столько времени, это не есть хорошо. Он мог бы использовать время для самостоятельной работы, учебы, посидеть в библиотеке. Это большая проблема.

— Какие вы видите пути решения? Как в нынешней ситуации можно объединить студентов в команду, которая нацелена на учебу, образование, развитие, науку?

— Буду ссылаться на наш университет. В нынешнем году мы меняем структуру образовательного процесса — отказываемся от курсовых и выпускных квалификационных работ, заменяем их проектами. Во всех корпусах открываем коворкинговые помещения, где студенты могут самостоятельно собираться, проводить дискуссии, обсуждать проблемы, разрабатывать и реализовывать проекты. Это один из возможных путей. Есть и другие идеи, которые мы будем реализовывать, в том числе — с использованием технологий. Думаю, ряд предметов мы переведем на дистанционную форму обучения, отводя больше времени на самостоятельную работу.

— Какова численность проектных команд?

— Численность разная — два, три, десять человек, в зависимости от проекта. Например, мы глубоко изучаем банковское дело. Для того чтобы проанализировать деятельность крупного банка, требуется целая команда — 15, 20 человек и даже больше. Это огромная система — работа с клиентами, с ценными бумагами, хозяйственная деятельность. Поэтому всё зависит от проекта.

Если мы сумеем ввести такую работу, то сможем сократить некоторое количество учебных дисциплин, которые включаем в учебный план. Сегодня в учебном плане и в дипломе выпускника-бакалавра не менее 44 учебных дисциплин. Это очень много. Их количество нужно сократить, чтобы студент изучал не более 30 предметов. Это должны быть глубокие дисциплины, которые формируют его как специалиста и исследователя, поскольку в течение жизни он неоднократно будет менять сферу деятельности. Если мы сегодня не научим студента осваивать новые дисциплины, в перспективе у него возникнут большие проблемы. Нам бы этого не хотелось.

— Коль речь зашла о необходимости непрерывного образования — насколько это важно в финансовой сфере?

— Оно, безусловно, важно. У нас тоже есть система — лицей, бакалавриат, магистратура, аспирантура, дополнительное образование, которое активно развивается. Сейчас Ассоциация выпускников и Управление содействия развитию трудоустройства регулярно рассылают наши программы дополнительного профессионального образования и магистерские программы, предлагают нашим выпускникам активно участвовать в их реализации в качестве слушателей и преподаватель. Мы полностью поддерживаем идею непрерывности образования.

— Какая доля ресурсов университета используется в этой деятельности?

— Я не догадался подсчитать, но доля существенна, хотя мы решили не все проблемы. Сегодня большое количество организаций предлагают свои программы дополнительного профессионального образования, повышения квалификации, особенно — в нашей сфере. Мы тоже активно продвигаем свои программы. У нас несколько институтов дополнительного образования по всем направлениям деятельности.

— Тем самым вы заходите на поляну корпоративных университетов.

— Да.

— Они ваши конкуренты или партнёры?

— Надо признать, что они в бо́льшей степени конкуренты. Эта сфера имеет коммерческий характер. Здесь, к сожалению, сложно говорить о дружеских отношениях, поэтому соревнуются программы и преподаватели, которые участвуют в реализации дополнительного образования.

— Как вы взаимодействуете с работодателями? Они кто для вас — некий ориентир или заказчик, который определяет или даже диктует учебную программу?

— Мы считаем взаимодействие с работодателями очень важным аспектом деятельности. Мы не можем выпускать специалиста со случайным набором знаний и навыков. Мы ориентируемся на запросы сегодняшнего дня. У нас большое количество соглашений с крупнейшими финансово-кредитными и государственными учреждениями. Мы регулярно проводим заседания «круглых столов», посвященные проблемам совершенствования образовательного процесса. Мы проводим ярмарки вакансий, Дни карьеры. У нас ежедневно выступают представители работодателей — на разных факультетах, на разных площадках (в связи с пандемией частота таких встреч несколько сократилась). Нам известны потребности работодателя.

Мы ориентируемся не на конкретную компанию или организацию, а на сферу. Готовим специалистов, в первую очередь, для финансово-банковской сферы, знаем, какие в ней происходят изменения, каковы направления развития, и с учетом этого стараемся менять учебный процесс. В конце августа на заседании ученого совета была поставлена задача — больше дипломных и курсовых проектов на основе заказов работодателей. Это направление работы мы будем активно развивать.

— Вы не первый ректор, который говорит о том, что крайне важны партнёры университета — крупные компании, ведущие корпорации. Финансовый университет развивает сотрудничество с Центральным банком, PricewaterhouseCoopers и с другими компаниями. По каким признакам можно оценить глубину такого взаимодействия?

— Мой взгляд на проблему такой: чем больше организация-партнёр берет выпускников из этого вуза, тем выше качество сотрудничества. Вы упомянули компании «большой четвёрки», которые действуют в России — KPMG, PricewaterhouseCoopers и другие. Примерно 50% сотрудников их российских офисов — наши выпускники.

У нас есть базовые кафедры всех компаний «четвёрки», а также базовые кафедры ВТБ, «1С», военно-промышленного комплекса. Задача этих кафедр — не только дать знания нашим студентам, но и отобрать лучшие кадры. Руководитель крупного хозяйствующего субъекта приезжает, читает лекцию, беседует со студентом, потом говорит: «Приходи ко мне на практику», а после практики приглашает работать на предприятии. Это нормальное явление. Мы поддерживаем такое сотрудничество.

Наши кафедры возглавляют партнёры — то есть руководители — консалтинговых компаний. Как минимум два партнёра крупных международных консалтинговых компаний заведуют нашими кафедрами. Один — обычной кафедрой, а другой — базовой. Они с удовольствием приглашают на работу студентов и выпускников нашего университета. В этом я вижу конкурентное преимущество перед другими вузами.

— Семь лет назад в нашей беседе вы много говорили о совместных программах, в том числе — бакалавриата, с крупными компаниями, банками. Тогда у вас был ориентир — до 40% совместными программ по бакалавриату. Сейчас этот ориентир изменился?

— Ни в коем случае. Наоборот, практически все программы, ориентированные на работодателя, реализуются с его участием. Это может быть Центральный банк, министерство финансов, другие министерства. Если вы посмотрите на сайте университета направления подготовки и программы, обратите внимание, что там обязательно указан партнёр — государственное учреждение или хозяйствующий субъект. Например, у нас есть бакалаврские и магистерские программы с «Ростехом», есть программы с ВТБ, с другими крупными банками. Данный вопрос мы не снимаем с повестки дня и, наоборот, стремимся, чтобы программ с участием партнеров было не 40%, а все 100%.

У нас много программ с зарубежными вузами. Парадоксальная ситуация: легче работать с иностранными вузами, чем с российскими, потому в этом случае нет проблемы выдачи двух дипломов — российского и зарубежного вуза. А выпускнику нашей совместной с МИСиС магистерской программы невозможно выдать два диплома из-за юридических проблем. Сейчас над их решением работает специальная группа.

Мы намерены расширять сотрудничество с российскими университетами, в том числе — региональными. В свое время предлагали такую программу: студенты учатся в региональном университете три года, четвёртый год обучаются здесь и получают диплом Финансового университета. Сейчас мы разрабатываем условия и будем их предлагать.

Есть возможность дистанционного обучения, дополнительного обучения студентов региональных университетов по нашим программам. Мы ищем пути поддержки региональных вузов и одновременно отбираем талантливых ребят, которые могли бы продолжать обучение в магистратуре, в аспирантуре Финансового университета и остаться здесь.

У нас существуют совместные программы с техническими вузами, что, казалось бы, нетипично для финансового университета. Недавно мы подписали соглашение с министерством сельского хозяйства о разработке проблемы виноделия в России и сейчас успешно его выполняем. Оказывается, в России многие люди не только потребляют, но и производят вино, их число увеличивается. Мы будем заниматься повышением квалификации, организацией практики (в том числе — за рубежом) этой категории предпринимателей.

— У нас 85 регионов. Очевидно, что университет не может одинаково активно сотрудничать со всеми. Какой, на ваш взгляд, может быть модель сотрудничества с региональными университетами — это 5–10 избранных регионов или сетевая модель, которая позволяет раздавать онлайн-лекции всем университетам?

— Вы затронули очень больную для меня тему. До недавнего времени существовали учебно-методические объединения (УМО), куда входили все вузы определенного направления. Например, мы в течение 20 лет руководили подготовкой специалистов в области финансов, учёта и аудита, мировой экономики, налогов. Здесь собирались представители сотен вузов и филиалов. Происходили серьёзные дискуссии о путях развития и подготовки специалистов. Обсуждались макеты программ и учебных пособий, отдельные направления деятельности.
И вдруг министерство под руководством незабвенного министра (фамилию произносить не буду) решило, что учебно-методические объединения — это вчерашний день, надо сделать федеральные учебно-методические объединения (ФУМО) физических лиц. Создали такое объединение — и взаимодействие прекратилось. Нет такого контакта, как раньше. Нет дискуссий, обмена мнениями.

На одном крупном совещании я уже обращался к министру: «Нужно восстановить учебно-методические объединения». Конечно, уже не будет прежних интересных форм работы, поскольку вузы разобщены. Упразднение УМО было одним из инструментов разобщения вузов. Раньше мы сотрудничали и искали пути совместного развития, а сейчас перешли к конкуренции. Конкуренция нужна, я не возражаю, но обмен опытом, который был в течение многих лет, помогал всем вузам, в том числе — региональным. Мы многое черпали из дискуссий.
Пользуясь случаем, хочу ещё раз обратиться к руководителям министерства науки и высшего образования, чтобы они вернулись к проблеме УМО в той или иной форме. Нужно понять, что ФУМО не работает. Должна быть площадка, где могут собираться не только руководители вузов, но и заведующие кафедрами, деканы факультетов, чтобы обсудить очень серьезные вопросы развития системы высшего образования России. От конкуренции пора переходить к сотрудничеству.

— Правильно ли я понял, что одно из родовых различий между ФУМО и УМО состоит в том, что раньше участниками объединений являлись университеты, а сейчас — физлица?

— В своё время УМО были общественно-государственными организациями, основу которых составляли вузы, как юридические лица. А сейчас в объединении направления «Экономика» 25 или 30 физических лиц. Я даже не уверен, что они когда-либо собирались вместе. Если вы меня спросите, кто сегодня возглавляет ФУМО в области экономики, я не смогу ответить уверенно. Мы уже не слышим позицию УМО.

Сегодня появилось множество разнообразных ассоциаций вузов, и мы окончательно «разошлись по хатам». Нет единого центра, как, например, в своё время был Российский союз ректоров, где мы собирались, очень серьёзно обсуждали все проблемы и выступали с единой позицией. Сегодня у нас действуют Союз ректоров, ассоциации ведущих вузов, глобальных университетов, инженерных университетов, региональных университетов. А нужны площадки для обсуждения общих вызовов, которые стоят перед системой образования. Университеты, считающие себя ведущими, пытаются навязать всем свою точку зрения — без обсуждения, без учёта мнения других вузов. Это не есть хорошо.

— На всевозможных совещаниях ректоров в воздухе иногда витает идея создания профобъединений с участием университетов и работодателей. Как вы оцениваете их потенциальную эффективность?

— Нужно найти какую-то форму вместо упразднённых УМО, которые объединяли вузы и профессиональное сообщество. В УМО входили представители и вузов, и работодателей. Например, в работе УМО по нашему направлению активно участвовали Ассоциация российских банков, Ассоциация региональных банков России, страховые общества и многие другие организации. А сейчас отсутствуют площадки для серьёзной методической работы, для поиска новых путей. Мы зачастую воспринимаем западный опыт как единственно правильный и пытаемся навязать его вузам, хотя у каждого из них есть свои традиции и история. Принципы работы западных учебных заведений не всегда подходят нашим университетам. Всё полезное и прогрессивное нужно воспринимать, но только обсуждая и выбирая правильные рекомендации из тех, что приходят к нам с Запада.

— Вы сказали, что во многих регионах отсутствуют собственные вузы, которые готовили бы экономистов и финансистов. А в обществе распространено мнение (справедливое или нет), что у нас экономистов и финансистов готовят в избыточном количестве. Есть ли механизм, который давал бы понять, студенты каких специальностей нужны стране? Являются ли в этом смысле показателем контрольные цифры приёма?

— Говоря о подготовке экономистов, я имею в виду, в первую очередь, экономистов-отраслевиков. Раньше экономистов готовили аграрные вузы, чтобы они, глубоко понимая экономику сельскохозяйственного производства, могли работать по специальности в своём небольшом городе или селе. Вы думаете, что потребности в экономистах уже нет? Есть. Я говорил об инженерах-экономистах. Набор студентов на соответствующие специальности сократили в несколько раз, а сейчас происходит постепенный возврат к прежним показателям.
Что касается подготовки экономистов в целом, избыток, о котором вы говорите, был связан с появлением огромного количества коммерческих вузов. Они выпускали не специалистов, а людей с дипломом об окончании вуза, но без знаний, без компетенций, без практики. Был такой период. Ещё десять лет назад финансистов и экономистов готовили около тысячи вузов и филиалов, если не больше. Конечно, в обществе сложилось мнение, что экономистов в России очень много и нужно срочно сократить их количество.

Выступая на центральном телевидении, я приводил примеры регионов, где уже сегодня есть потребность в тысячах экономистов, а региональные вузы выпускают 100–150 таких специалистов в год. У нас есть филиал в Омске. Сегодня потребность этого региона — 1500 экономистов. Предприятия не перестают развиваться и нуждаются в специалистах. А в Омске приём на факультеты и специальности, связанные с экономикой, составляет около 150 человек. Через 3–4 года общество будет ощущать дефицит таких кадров.

К сожалению, я не могу сказать, что сегодня кто-то занимается определением потребности в специалистах. Мы постоянно говорим, — и совершенно справедливо, — что нужно готовить больше инженеров, развивать соответствующие направления. А каких именно инженеров? Кто сказал, что нужно увеличивать выпуск авиационных инженеров? В каких вузах нужно развивать это направление? Где и сколько потребуется горных инженеров? Мы выдвигаем лозунг — нужно готовить больше технарей. А каких технарей?
Показатель КЦП, который вы упомянули, зачастую получается путем прибавления небольшого количества к показателю предыдущего года. Была попытка сделать так, чтобы КЦП распределяли профессиональные сообщества. Но они тоже не знают, сколько нужно специалистов. Раньше у нас было народно-хозяйственное планирование и потребность кадрах определялась в соответствии с планом.

Сегодня мы заявляем, что нужно резко увеличить количество IT-специалистов. А каких IT-специалистов и в каких направлениях? Пусть скажут, где их нужно готовить — в Москве, в Иркутске, в Дубне или еще где-то? А будут ли они востребованы через 5–6 лет, когда выйдут из университета? Не возникнет ли тогда вопрос — зачем мы подготовили столько людей? Не будет ли дефицита экономистов, юристов? Как говорит один известный банкир, юристы нам больше не нужны, поскольку все проблемы будут решать компьютерные программы. А где доказательства?

Я считаю, что необходимо серьёзное исследование потребностей в конкретных специалистах для российской экономики. Я ни разу не встречал исследования, где бы чётко говорилось, что в 2025 году нам понадобятся не абстрактные 10 000 айтишников, а 5 000 программистов, 3 000 специалистов по информационной безопасности и т. д. Или, предположим, в 2025 году нам понадобится 2 000 горных инженеров — давайте подготовим примерно 5 000, поскольку не все пойдут работать по специальности. Хотя бы собрали и обобщили данные из регионов. Я не знаю таких цифр. Может быть, кто-то знает и скрывает. Вопрос подготовки кадров очень сложный.

Но существует и другая точка зрения: люди не всегда получают высшее образование, чтобы потом работать по специальности. Обучение в высшей школе обеспечивает саморазвитие и социальное развитие человека. Но если государство платит за образование, оно должно определить: «Я хочу, чтобы за мои деньги мне подготовили 10 тысяч морских инженеров, 3 тысячи — железнодорожных» и т. д. Должен быть хоть какой-то заказ.

— Хотелось бы обсудить уроки пандемии — прежде всего, переход на дистанционную форму обучения. Какие из изменений, произошедшие за время карантина, на ваш взгляд, сохранятся в работе университета?

— Складывается неправильное впечатление, что мы переходили на дистанционное обучение. Мы перевели в дистанционные каналы занятия, которые шли по расписанию. До пандемии преподаватели и студенты приходили в аудитории. Вдруг объявили карантин, и преподаватель остался дома, сел у компьютера и стал выполнять ту же самую работу, только удалённо. Но это не дистанционное обучение, а использование инструментов — интернета, программ — в учебном процессе.

Дистанционное образование — совершенно иная форма. Она предполагает наличие подготовленных лекций и методических материалов, возможность в любое время подключиться и изучить их. Дистанционное образование предназначено для определённых категорий людей, которые по роду деятельности или из-за удалённости от образовательных центров не могут осваивать материалы очно, очно-заочно или вечерне. Это особые обстоятельства.

Допустим, человек работает и хочет получить второе образование. Он не может посещать занятия днём, поэтому вечером после работы включает дома компьютер и, используя доступ к образовательному порталу вуза, который реализует программу, слушает лекции, изучает дополнительный материал, задает в чате вопросы преподавателям, получает на них ответы и консультации. Ему назначают время для общения с преподавателем онлайн. А мы во время пандемии обеспечивали обычный образовательный процесс, но дистанционно.
Какие наработки мы можем использовать? Наверняка вы неоднократно слышали мои выступления на советах ректоров относительно того, что пропаганда дистанционного обучения крайне вредна для российского образования. Данный инструмент нужно использовать как дополнительный.

Рейтинг «Три миссии университета» учитывает, в том числе, социальную миссию университета. Ведь в университете не только получают знания. Это место социального общения, место становления человека общественного. Для меня очень важным является приобретение друзей. А дистанционно вы много друзей не приобретёте.

Наконец, важно личное общение студента с учителем. Вовсе не обязательно здороваться со студентом за руку и вести с ним долгие беседы. Речь, интеллектуальный уровень, пример учителя — это форма воспитания. Многие предлагают решить проблему дефицита преподавательских кадров в региональных вузах, переведя их студентов на наши платформы — пусть ведут семинарские занятия или вообще ничего не ведут, а будут центрами дистанционного обучения. Это окончательно погубит общество.

Инструменты дистанционного обучения нужны для того, чтобы сократить количество дисциплин, которые мы даем студентам, и часть дисциплин перевести на дистанционное обучение (в классическом смысле). Его можно использовать для получения второго высшего образования, которое нужно многим, или дополнительного профессионального образования. Но я глубоко убеждён, что оффлайн-образование, личное общение является важнейшим инструментом развития общества, и отказ от него был бы большим преступлением.

— Вы сказали, что университет — это, в том числе, социальные связи и дружеские контакты. Есть ли в Финансовом университете ассоциация выпускников? Помогает ли она вам?

— Есть несколько ассоциаций, но не могу сказать, что они сегодня оказывают существенную помощь. Зачастую отдельные выпускники оказывают университету большую поддержку с точки зрения активного участия в образовательном процессе. Выпускник не приносит деньги (хотя от них мы тоже не откажемся), а даёт рекомендации по подготовке специалистов, приглашает наших выпускников к себе на практику, на стажировку. Мы считаем такое взаимодействие очень важным.

В своё время был выдвинут лозунг: «Выпускник Финансового университета, возьми на работу выпускника Финансового университета!». Он активно реализуется. Снова приведу в пример консалтинговые, аудиторские компании «большой четвёрки». Многие наши выпускники работают в таких крупнейших организациях, как министерство финансов, министерство экономического развития, налоговые учреждения, ВТБ, Газпромбанк, Внешэкономбанк. Мы считаем это важным.

Конечно, хотелось бы, чтобы ассоциация выпускников проявляла большую активность, но пока эту проблему решить не удается. Мы делали разные попытки. Просили возглавить ассоциацию одного выпускника, потом — второго. Но, к сожалению, пока никто не горит желанием коллективно решать какую-то задачу.
 
— До масонской ложи ассоциация ваших выпускников, стало быть, ещё не доросла?

— Нет. А очень хотелось бы. Условия созданы, но пока это мечта. Если так сложатся обстоятельства — сменю род деятельности и займусь созданием масонской ложи выпускников Финансового университета.